www.лик-спб.рф

на главную

Философия

• Аристотель "Метафизика". Образец системного мышления в эпоху античности
  
• Трагедия отстранения. Очерк, посвященный работе Г. Зиммеля "Понятие и трагедия культуры"
• Космическая противоположность. Очерк, посвященный работе О. Вейнингера "Пол и характер"
• Е. Блаватская "Разоблаченная Изида". Отрывок из введения "Перед завесой"
• В.М. Бехтерев "Бессмертие человеческой личности как научная проблема" (отрывок)

Аристотель «Метафизика»
Образец системного мышления в эпоху античности

Аристотель (384-322 г.г. до нашей эры) – великий греческий философ, систематически разработавший все отрасли знания своего времени, основоположник формальной логики и естественно-исторического исследования природы. Вся европейская наука и философия выросла на идеях Аристотеля.
Аристотель родился в г. Стагире – греческой колонии во Фракии. Его отец был придворным врачом македонского царя Аминты III. Там Аристотель познакомился с Филиппом, будущим отцом Александра Великого.
В пятнадцать лет Аристотель осиротел и покинул родной город. Он направился в Афины – средоточие тогдашней культурной жизни. В Афинах юный искатель знаний стал учеником в Академии Платона.
После смерти Платона в 348 г. до н.э. Аристотель, уже зрелый мужчина, принял покровительство Герния  – тирана г. Атарней а после смерти последнего женился на его племяннице. Потом о нем вспомнил Филипп и пригласил ко двору в качестве воспитателя своего тринадцатилетнего сына. Оба македонских правителя щедро отблагодарили философа. Филипп восстановил им же разрушенный Стагир – родину Аристотеля. А Александр подарил ему 800 000 талантов.
В 334 г. Аристотель вернулся в Афины и основал там свою школу. Размышляя и ораторствуя, философ имел привычку прохаживаться взад-вперед (peripatein), поэтому школу назвали перипатетической, а ее приверженцев – перипатетиками.
После смерти Александра 62-летний Аристотель оказался в опале. Его обвинили в безбожии. Спасаясь от преследования, он покинул Афины и поселился на о. Эвбее, куда за ним последовала толпа учеников и где через несколько месяцев он умер от болезни желудка. Школу и рукописи философ завещал своему другу и ученику Феофрасту.
Античные историки Страбон и Плутарх рассказывают, что от Феофраста рукописи перешли к некому Нелию из Скепсиса, наследники которого спрятали их в погреб, где они сильно пострадали от сырости и плесени. В I в. до н.э. их продали богатому  любителю книг Апелликону. Впоследствии рукописи попали в Рим, где были изданы впервые. Однако исторической достоверности в этих сведениях нет.
Первое полное издание на латинском языке с комментариями арабского философа Аверроеса появилось в 1489 г. в Венеции. Над следующим изданием работал сам Эразм Роттердамский. В XIX в. Берлинская академия выпустила пятитомное полное издание сочинений, комментариев, схолий и фрагментов.
Все сочинения Аристотеля, согласно его собственной классификации, подразделяются на 4 класса. Первый – сочинения по логике и пропедевтике, второй – по метафизике и естествознанию, третий – по этике, четвертый – поэтика и риторика.
Аристотель был первым учёным, систематизировавший все области античного знания. Наука и философия до сих пор пользуется понятийным инструментарием, созданным Аристотелем.
Для знакомства нашего читателя с творчеством великого философа мы выбрали отрывок из книги Аристотеля «Метафизика» (По изд.: Аристотель. «Метафизика». М.-Л., 1934. Пер. А.В. Кубицкого. Сокр. ред. «ЛиК».)

Все люди от природы стремятся к знанию. Доказательство тому – влечение к чувственным восприятиям: ведь независимо от того, есть от них польза или нет, их ценят ради них самих.
Способностью к чувственным восприятиям животные наделены от природы, но на почве чувственного восприятия у одних не возникает память, а у других возникает. Животные, обладающие памятью, более сообразительны и более понятливы, нежели те, у которых нет способности помнить. Другие животные пользуются в своей жизни представлениями и воспоминаниями, а опыту причастны мало; человеческий же род пользуется в своей жизни также искусством и рассуждениями. Появляется опыт у людей благодаря памяти, а  именно, многие воспоминания об одном и том же предмете приобретают значение одного опыта. И опыт кажется почти одинаковым с наукой и искусством. А наука и искусство возникают у людей через опыт. Появляется же искусство тогда, когда на основе приобретенных на опыте мыслей образуется один общий взгляд на сходные предметы.
В отношении деятельности опыт, по-видимому, ничем не отличается от искусства. Мало того, мы видим, что имеющие опыт преуспевают больше, нежели те, кто обладает отвлеченным знанием, но не имеет опыта. Причина этого в том, что опыт есть знание единичного, а искусство – знание общего. Но все же мы полагаем, что знание и понимание относятся больше к искусству, чем к опыту, и считаем владеющих каким-то искусством более мудрыми, чем имеющих опыт.
Мудрость у каждого больше зависит от знания, и это потому, что первые знают причину, а вторые нет. В самом деле, имеющие опыт знают «что», но не знают «почему»; владеющие же искусством знают «почему», т. е. знают причину. Поэтому мы и наставников в каждом деле почитаем больше, полагая, что они больше знают, чем ремесленники, и мудрее их, так как они знают причины того, что создается.
Вообще признак знатока – способность научить, а потому мы считаем, что искусство в большей мере знание, нежели опыт, ибо владеющие искусством способны научить, а имеющие опыт не способны.
Цель рассуждения – показать теперь, что так называемая мудрость, по общему мнению, занимается первыми причинами и началами. Поэтому, как уже было сказано ранее, человек, имеющий опыт, считается более мудрым, нежели те, кто имеет лишь чувственные восприятия, а владеющий искусством – более мудрым, нежели имеющий опыт. Наставник – более мудрым, нежели ремесленник, а науки об умозрительном – выше искусств творения. Таким образом, ясно, что мудрость есть наука об определенных причинах и началах.

Следует рассмотреть, каковы те причины и начала, наука о которых есть мудрость. Если рассмотреть те мнения, какие мы имеем о мудром, то, быть может, достигнем здесь больше ясности.
Во-первых, мы предполагаем, что мудрый, насколько это возможно, знает все, хотя он и не имеет знания о каждом предмете в отдельности. Во-вторых, мы считаем мудрым того, кто способен познать трудное и нелегко постижимое. В-третьих, мы считаем, что более мудр во всякой науке тот, кто более точен и более способен научить выявлению причин, и, в-четвертых, что из наук в большей мере мудрость та, которая желательна ради нее самой и для познания, нежели та, которая желательна ради извлекаемой из нее пользы. В-пятых, та, которая главенствует, – в большей мере, чем вспомогательная, ибо мудрому надлежит не получать наставления, а наставлять.Из указанного здесь знание обо всем имеет тот, кто в наибольшей мере обладает знанием общего. Но пожалуй, труднее всего для человека познать именно это, наиболее общее, ибо оно дальше всего от чувственных восприятий. А наиболее строги те науки, которые больше всего занимаются первыми началами: (например, арифметика более строга, чем геометрия).
Итак, из всего сказанного следует, что имя мудрости необходимо отнести к одной и той же науке: это должна быть наука, исследующая первые начала и причины: ведь и благо, и «то, ради чего» есть один из видов причин.
А что это не искусство творения, объяснили уже первые философы. Ибо и теперь и прежде удивление побуждает людей философствовать, причем вначале они удивлялись тому, что непосредственно вызывало недоумение, а затем, мало-помалу продвигаясь таким образом далее, они задавались вопросом о более значительном, например о смене положения Луны, Солнца и звезд, а также о происхождении Вселенной. Но недоумевающий и удивляющийся считает себя незнающим (поэтому и тот, кто любит мифы, есть в некотором смысле философ, ибо миф создается на основе удивительного). Если, таким образом, начали философствовать, чтобы избавиться от незнания, то, очевидно, к знанию стали стремиться ради понимания, а не ради какой-нибудь пользы. И так же как свободным называем того человека, который живет ради самого себя, а не для другого, точно так же и эта наука единственно свободная, ибо она одна существует ради самой себя.

Совершенно очевидно, что необходимо приобрести знание о первых причинах: ведь мы говорим, что тогда знаем в каждом отдельном случае, когда полагаем, что нам известна первая причина. А о причинах говорится в четырех значениях: одной такой причиной мы считаем сущность, или суть бытия вещи (ведь каждое «почему» сводится в конечном счете к определению вещи, а первое «почему» и есть причина и начало); другой причиной мы считаем материю, или субстрат; третьей – то, откуда начало движения; четвертой – причину, противолежащую последней, а именно «то, ради чего», или благо (ибо благо есть цель всякого возникновения и движения).
Большинство первых философов считало началом всего одни лишь материальные начала, а именно то, из чего состоят все вещи, из чего как первого они возникают и во что как в последнее они, погибая, превращаются. И потому они полагают, что ничто не возникает и не исчезает, ибо такое естество (physis) всегда сохраняется и должно быть некоторое естество, откуда возникает все остальное, в то время как само это естество сохраняется.
Относительно количества и вида такого начала не все учили одинаково. Фалес – основатель такого рода философии – утверждал, что начало – вода. Некоторые же полагают, что и древнейшие, жившие задолго до нынешнего поколения и первые писавшие о богах, держались именно таких взглядов на природу: Океан и Тефию они считали творцами возникновения, а боги, по их мнению, клялись водой, названной самими поэтами Стиксом, ибо наиболее почитаемое – древнейшее, а то, чем клянутся, – наиболее почитаемое.
Анаксимен же и Диоген считают, что воздух первее воды, и из простых тел преимущественно его принимают за начало; а Гиппас из Метапонта и Гераклит из Эфеса – огонь, Эмпедокл же – четыре элемента, прибавляя к названным землю как четвертое. Эти элементы, по его мнению, всегда сохраняются и не возникают, а в большом или малом количестве соединяются в одно или разъединяются из одного.
После этих философов с их началами, так как эти начала были недостаточны, чтобы вывести из них природу существующего, сама истина, как мы сказали, побудила искать дальнейшее начало. Что одни вещи бывают, а другие становятся хорошими и прекрасными, причиной этого не может, естественно, быть ни огонь, ни земля, ни что-либо другое в этом роде.

Если следовать Эмпедоклу и постичь его слова по смыслу, а не по тому, что он туманно говорит, то обнаружится, что дружба есть причина благого, а вражда – причина злого. И потому если сказать, что в некотором смысле Эмпедокл – в притом первый – говорит о зле и благе как о началах, то это, пожалуй, будет сказано верно, если только причина всех благ – само благо, а причина зол – зло.
Анаксагор рассматривает ум как орудие миросозидания, и когда у него возникает затруднение, по какой причине нечто существует по необходимости, он ссылается на ум, в остальных же случаях он объявляет причиной происходящего все что угодно, только не ум. А Эмпедокл прибегает к причинам больше, чем Анаксагор, но и то недостаточно, и при этом не получается у него согласованности. Действительно, часто у него дружба разделяет, а вражда соединяет. Ведь когда мировое целое через вражду распадается на элементы, огонь соединяется в одно, и так же каждый из остальных элементов. Когда же элементы снова через дружбу соединяются в одно, частицы каждого элемента с необходимостью опять распадаются.
В это же время и раньше так называемые пифагорейцы, занявшись математикой, первые развили ее и, овладев ею, стали считать ее начала началами всего существующего. А так как среди этих начал числа от природы суть первое, а в числах пифагорейцы усматривали (так им казалось) много сходного с тем, что существует и возникает, то они предположили, что элементы чисел суть элементы всего существующего и что все небо есть гармония и число.
Итак, на основании сказанного можно в достаточной степени судить об образе мыслей древних, указывавших больше одного элемента природы. Есть, однако, и такие, которые высказались о Вселенной как о единой природе.
Парменид, как представляется, понимает единое как мысленное (logos), а Мелисс – как материальное. Поэтому первый говорит, что оно ограниченно, второй – что оно беспредельно; а Ксенофан, который раньше их (ибо говорят, что Парменид был его учеником) провозглашал единство, ничего не разъяснял и, кажется, не касался природы единого ни в том, ни в другом смысле, а, обращая свои взоры на все небо, утверждал, что единое – это бог.

После философских учений, о которых шла речь, появилось учение Платона. Смолоду сблизившись прежде всего с Кратилом и гераклитовскими воззрениями, согласно которым все чувственно воспринимаемое постоянно течет, а знания о нем нет, Платон и позже держался таких же взглядов.
Далее, Платон утверждал, что помимо чувственно воспринимаемого и эйдосов существуют как нечто промежуточное математические предметы, отличающиеся от чувственно воспринимаемых тем, что они вечны и неподвижны, а от эйдосов – тем, что имеется много одинаковых таких предметов, в то время как каждый эйдос сам по себе только один.
И так как эйдосы суть причины всего остального, то, полагал он, их элементы суть элементы всего существующего. Начала как материя – это большое и малое, а как сущность – единое, ибо эйдосы, как числа, получаются из большого и малого через причастность единому.

Мы лишь вкратце и в общих чертах разобрали, кто и как высказался относительно начал и истины; но во всяком случае мы можем на основании этого заключить, что из говоривших о начале и причине никто не назвал таких начал, которые не были уже рассмотрены в нашем сочинении о природе, а все – это очевидно – так или иначе касаются, хотя и неясно, этих начал. В самом деле, одни говорят о начале как материи, все равно, принимают ли они одно начало или больше одного и признают ли они это начало телом или бестелесным; так, например, Платон говорит о большом и малом, италийцы – о беспредельном, Эмпедокл – об огне, земле, воде и воздухе, Анаксагор – о беспредельном множестве Гомеомерии. Одни касались только этой причины; а некоторые другие – той, откуда начало движения, как, например, те, кто объявляет началом дружбу и вражду, или ум или любовь.
Но суть бытия вещи и сущность отчетливо никто не объяснил.

Трагедия отстранения
Очерк, посвященный работе Г. Зиммеля «Понятие и трагедия культуры».

Слово «культура» как термин возникло еще в эпоху античности. Однако должны были пройти века, чтобы сложилось целое направление в философии – философия культуры. Это направление сформировалось в XIX в. и занималось изучением проблемы культуры с трех разных позиций: позитивизма, неокантианства и «философии жизни».
Родоначальником позитивизма стал О. Конт (1798-1857). Позитивизм полагал единственным источником знания чувственный опыт и отрицал познавательную ценность умозрительного, философского исследования.
Центральный лозунг неокантианцев («Назад к Канту!») был сформулирован О. Либманом (1840-1912) в работе «Кант и эпигоны» (1865) в условиях кризиса философии и моды на материализм. Неокантианство резко обособило естественные и гуманитарные науки, полагая для каждой из них свою методологию.
Оба эти философские направления ставят науку во главе культурной жизни общества. Однако на рубеже XIX-XX вв. подобные взгляды оказались подвержены кризису, который длится и по сей день. Быстрое развитие науки во всех ее сферах дало человеку более обширное представление о мироздании. Но чем больше ответов, тем больше вопросов, и во многих из них наука зашла в тупик. Мир снова, как в древности, стал непознаваемым.
Ответом на этот кризис стало развитие такого философского течения, как философия жизни. Его исходным понятием стала «жизнь» как интуитивно постигаемая целостная действительность. Это попытка вернуться к давно утраченному культурой синкретизму и обосновать новые духовные ориентиры.
Среди «философов жизни» были такие яркие представители, как Ф. Ницше (1844-1900), Т. Лессинг (1872-1933), О. Шпенглер (1880-1936), Х. Ортега-и-Гассет (1883-1955) и Г. Зиммель (1858-1918).
Немецкий социолог Георг Зиммель родился в в многодетной семье еврея-коммерсанта. Он окончил классическую гимназию и поступил в Берлинский университет, где изучал философию и историю. В 1881 г. он защитил докторскую диссертацию по физической монадологии Канта.
Зиммель обладал ярким лекторским талантом, который сослужил ему и добрую и дурную службу.
С одной стороны, у него не было проблем с набором студентов на лекции, в то время как его жалование напрямую зависело от студенческих взносов. С другой стороны, популяризаторский стиль подачи материала раздражал представителей академической науки. Это в совокупности с еврейским происхождением мешало продвижению Зиммеля по карьерной лестнице. 15 лет он проработал на низкой должности приват-доцента. За это время он опубликовал около 200 статей и более 30 книг.
Первой его известной работой стала книга «Социальная дифференциация. Социологические и психологические исследовании» (1890). В 1892-1893 гг. выходят «Проблемы философии истории» и двухтомное «Введение в этику», в 1900 г. –«Философия денег», а в 1908 г. – его главный труд «Социология. Исследование форм обобществления».
В 1914 г. Зиммель получил долгожданную академическую должность во Страсбургском университете. Однако это отдалило его от берлинского научного круга, кроме того после начала Первой мировой войны университет Страсбурга перестал функционировать как учебное заведение. В 1915 г. Зиммель предпринял попытку занять вакантную должность в университете Гейдельберга, ему в очередной раз отказали.
Эти неудачи прервали занятия Зиммеля социологией и обратили его внимание к вопросам культуры.
Мы процитируем некоторые тезисы из работы Г. Зиммеля «Понятие и трагедия культуры».
Уже само название предполагает некий конфликт, возникший вследствие обретения человечеством культуры. Зиммель видит его в отрыве, отстранении от природы. О губительных следствиях подобного отрыва много писалось на страницах ЛиК в свете Теории отстранения, сформулированной специалистами ЗАО «Гуманитарный фонд». Согласно этой теории, существует 2 типа мышления:
интровертный, при котором внимание концентрируется на процессах, протекающих в самом сознании человека;
экстравертный, при котором внимание фокусируется на внешней среде.
Технический прогресс, начавшийся в XIX в., привел к тому, что соотношение типов мышления склонилось в сторону интровертного. Все больше сознание человека становилось самодостаточным для его жизнеобеспечения. Человек все меньше зависел от реальных внешних факторов и все больше – от информации, концентрирующейся в сознании. Внимание человека все больше обращалось внутрь сознания. Мышление сместилось из области реальных ощущений и представлений в область условностей. Сознание человека оказалось как бы замкнутым на самое себя, т.е. перешло в сугубо интровертный режим функционирования. Это привело к общему процессу дегуманизации культуры.
Эта принципиально новая ситуация сложилась в последние два столетия, она в корне отличается от тех условий, в которых человечество развивалось и жило на протяжении сотен тысяч лет. И она представляет реальную угрозу для существования человечества как вида.
Простая логика подсказывает, что Природа – это носитель конструктивных моделей поведения. Напротив, единственным носителем деструктивных моделей является человеческое сознание. Ведь животным не свойственно такое, например, деструктивное поведение, как суицид.
Смещаясь в интровертную область, человеческое мышление начинает интенсивно насыщаться всякого рода случайными информационными конструкциями с высоким уровнем разрушительности в самих себе.
И если экстравертный жизненный опыт недостаточен, начинают доминировать разрушительные концепции: наркомания, суицид, терроризм.
В свете сказанного особенно актуально исследование, которому Г. Зиммель подвергнул понятие культуры.
«На основании… того факта, что человек не включается безусловно, подобно зверю, в естественную мировую заданность, но от нее отделяется, противопоставляет себя ей, требуя и борясь, одолевая ее и будучи одолеваем ею, – происходит завязывание бесконечного взаимодействия между субъектом и объектом…
Искусство и мораль, наука и целесообразно созданные предметы, религия и право, техника и общественные нормы, – все это этапы, через которые должен пройти субъект, чтобы приобрести особую самоценность, называющуюся его культурой. Парадокс культуры состоит в том, что субъективная жизнь, которую мы ощущаем в ее непрерывном потоке и которая сама по себе стремится к достижению своего внутреннего совершенства, совершенно не в состоянии, если смотреть на это с точки зрения культуры, достичь этого совершенства сама по себе, но лишь посредством этих совершенно для нее чужеродных, кристаллизировавшихся до состояния самодостаточной замкнутости форм. Культура возникает тогда (и этот момент является определяющим для ее понимания), когда встречаются два элемента, каждый из которых не содержит ее сам по себе: субъективная душа и объективное духовное произведение…
Лицом к лицу с трепещущей, не знающей покоя, развивающейся в нечто безграничное жизнью предающейся какому-либо виду творчества души оказывается ее определенный, идеально неколебимый продукт, наделенный чудовищной противосилой, направленной на то, чтобы ограничить эту живость и даже ее остановить. Нередко это выглядит так, словно творческая подвижность души находит смерть от своего собственного порождения. Здесь мы имеем основную форму нашего страдания по поводу нашего собственного прошлого, нашей собственной догмы, собственной фантазии…
И с какой бы энергией, устремляясь сюда, ни попадала жизнь в тупики или же, напротив, ни катила свои валы далее, оставляя позади себя эти готовые образования, специфичность данного человеческого богатства состоит в том, что продукты объективной жизни одновременно принадлежат нетекучему, вещественному порядку ценностей, будь то порядок логический или нравственный, религиозный или художественный, технический или правовой».
Отстраненность от природы иногда парадоксально сказывается как раз в интересе к природе как источнике культурных образов. И тогда становится очевидным, что на данном этапе развития цивилизации взаимоотношение человека и природы как объективной данности существуют исключительно в сознании человека. Объект существует в субъекте и тем порождает новый объект – продукт культуры.
Зиммель пишет: «Альпы и звездное небо, если мы вообще в состоянии определить их ценность, имеют ее лишь в качестве отображений в субъективных душах.
Восход солнца, который не видит ни один человеческий взор, не делает мир ни более ценным, ни более возвышенным, потому что в его объективной фактичности вообще нет места для этих категорий. Однако если только художник внесет в свое изображение этого восхода свое настроение, чувство формы и цвета, свои выразительные способности, то мы рассматриваем это произведение (вопрос о том, в отношении каких метафизических категорий, остается здесь незатронутым) как обогащение, как рост ценности бытия вообще. Мир представляется нам, так сказать, более достойным своего бытия, приблизившимся к своему смыслу, когда источник всякой ценности, человеческая душа вылилась в таком, теперь уже принадлежащем объективному миру факте…
И природный восход солнца, и картина – оба существуют в качестве действительных фактов, однако в то время как первый обретает свою ценность исключительно в своей дальнейшей жизни в психических субъектах, в отношении второй, уже впитавшей в себя такую жизнь и превратившейся в объект, наше восприятие ценности делает остановку как на чем-то окончательном, не нуждающемся в этой субъективации».
Отход от природы как объективной реальности – это прогрессирующее состояние современной цивилизации. Культура, основанная на этом отстранении, ведет в тупик, ведет к драмам и конфликтам, которыми переломные эпохи заряжены, как грозовое небо – электричеством.
«Специфическая ценность окультуренности остается недоступной для субъекта, если он не достигает ее на пути объективно-духовных данностей, а эти последние являются со своей стороны культурными ценностями лишь постольку, поскольку через них лежит путь души от себя к себе же самой, от того, что может быть названо ее природным состоянием – к ее культурному состоянию…
В таком случае индивидуальное развитие в состоянии извлечь из социальных норм лишь общественно приемлемое поведение, из искусств – одно только непродуктивное наслаждение, из технического прогресса – лишь отрицательный момент необременительной гладкости скольжения повседневной жизни…
Встречаются явления, представляющиеся исключительно культурными ценностями, на деле же это – лишь определенные формальные моменты и утончения жизни, как это имеет место в периоды перезрелости и утомления. Ибо там, где жизнь стала сама по себе пустой и бессмысленной, всякое сопряженное с волевыми усилиями и возможностями развитие, достигающее новой высоты, оказывается исключительно схематическим, неспособным извлечь из материального и идейного содержания питание и поддержку для себя, подобно тому как недужные тела более не в состоянии ассимилировать из питательных средств те вещества, из которых обретает рост и силы здоровое тело…
Даже там, где путь души к себе самой – один из моментов культуры – несет на себе ее прочие моменты, порождая их, культура оказывается вне игры до тех пор, пока этот путь пролегает для души, так сказать, исключительно через ее собственную область и завершается в чистом саморазвитии ее сущности – независимо от того, каким предметным содержанием оно определено».
Вырождение культурных ценностей сказывается в утрате ими некого энергетического потенциала, через который они влияют на человеческую жизнь. Зиммель отмечает следующий парадокс: сила этого потенциала порой обратно пропорциональна общепризнанному качеству продукта: «Многочисленные произведения, недотягивающие в качестве чисто художественных, технических и интеллектуальных до уже достигнутого уровня в своих областях, все же обладают способностью внести значимейший вклад в развитие множества людей: как способствующие раскрытию дремлющих в них сил, как мостики к их высшей ступени».
И напротив, «существуют человеческие творения, для которых характерна высшая степень совершенства, но к которым мы как раз по причине их не знающей изъянов закругленности не имеем никакого доступа или которые по той же причине не могут пробиться к нам…
Для современного ощущения жизни такой самодостаточной замкнутостью обладает античность, отказывающаяся от участия в пульсациях и беспрестанных сдвигах нашей стремительно развивающейся эпохи».
То же касается таких продуктов культуры, как этические императивы. Некоторые из них заключают в себе «идеал настолько неподвижного совершенства, что из него не высвобождаются, так сказать, никакие энергии, которые мы могли бы воспринять в нашем развитии».

Одним из путей выхода из «культурного тупика» Зиммель видит религию. Это своего рода последняя соломинка, последнее окно наружу для души, трагически обращенной в саму себя. «Религия, которая, разумеется, возникла из поисков душою самой себя, эти крылья, выпущенные силами самой души с тем, чтобы вознести ее на должную высоту, даже и она, раз появившись, обладает собственными законами построения, которые раскрывают ее собственную необходимость, но далеко не всегда – нашу. Часто религии предъявляются обвинения по поводу ее антикультурного духа, однако дух этот есть выражение не только ее собственной враждебности по отношению к интеллектуальным, эстетическим, нравственным ценностям, но и нечто более глубинное: то, что она шествует по своему собственному, определяемому ее имманентной логикой пути, на который она увлекает также и жизнь. Однако какие бы трансцендентные блага ни обретала на этом пути душа, довольно часто он ведет ее не к тому совершенствованию ее в ее целостности, на которое указывали ее собственные возможности и которое, усваивая значительные моменты объективных образований, зовется именно культурой».
Однако, отмечает Зиммель, трагизм культуры еще и в том, что ее появление в той форме, в которой мы ее знаем, было неизбежно. Оно обусловлено самим появлением человека разумного на земле. «С тех пор как человек стал говорить о себе Я, превратился в объект, себя самого превосходящий и себе противопоставленный, с тех пор как посредством такой формы нашей души объекты, ее наполняющие, оказываются собранными в единый центр – с этих самых пор из этой формы должен был произрасти идеал того, чтобы все это, связанное с серединной точкой, было также еще и единством, замкнутым в себе и потому самодостаточным целым...
Основная способность духа отделяться от самого себя, противостоять самому себе как чему-то третьему, преобразуя, познавая и оценивая и лишь в такой вот форме обретая сознание самого себя, эта способность достигает в культуре своего наиболее дальнего предела, поскольку она наиболее энергичным образом противопоставляет объект субъекту, чтобы вновь привести его к нему…
Уже в самом моменте своего бытия культура скрывает ту самую форму своего содержания, которой предопределено, как бы по имманентной неизбежности, увести в сторону, исказить, сделать беспомощной и расколотой самую ее сущность: путь души от самой себя как несовершенной к самой же себе как совершенной».

Таков взгляд на культуру «философии жизни». Он очень актуален сегодня, когда тупик, лишь намечавшийся в позапрошлом и начале прошлого столетия, во многом достигнут, и человечество начинает пожинать его трагические плоды.
Сегодня вообще понятие культуры овеяно каким-то неприятным ханжеским ореолом. Это область бытия, о которой принято рассуждать в желании считаться цивилизованным человеком. Однако мало кто из серьезных политиков или бизнесменов воспринимают проблемы культуры всерьез. Нам кажется, это проистекает из трагического непонимания самого смысла слова «культура». Речь идет не о «стишках» и «картинках», не о презентациях новых фильмов и показах мод. Точнее обо всем этом, а также о нанотехнологиях, курсе валют и демографическом кризисе. Культура – это все, что производит наша душа, и все, что мгновенно поглощается ею обратно. Не думать о культуре – значит не думать о себе. Будем надеяться, что здоровый инстинкт самосохранения защитит нас от этого…
Георг Зиммель до самой смерти оставался аутсайдером в немецкой академической среде. Своей научной школы он не создал. Однако его влияние на дальнейшее развитие социологических наук оказалось весьма велико. Роберт Пак, один из «отцов-основателей» Чикагской социологической школы, лично посещал лекции Зиммеля.
Влияние Зиммеля сказалось также на работах П. Сорокина, К. Манхейма, Х. Фрайера, Т. Адорно и многих других выдающихся социологов первой половины XX в.
Умер Г. Зиммель в Страсбурге, в 1918 г. от рака печени.

Цит. по изд.: Зиммель Г. Избранное. Т. 1. Философия культуры. – М., 1996. – 671 с.

Отдел прикладной культурологии

Космическая противоположность
Очерк, посвященный работе О. Вейнингера «Пол и характер».

Философия всех времен и народов неизменно касалась вопросов пола. Мужское и женское начала, их различия, их власть друг над другом – эти вопросы всегда волновали человечество.
Основополагающие принципы патриархальной философской традиции были сформулированы еще представителями афинской школы Сократом, Платоном, Аристотелем (5-4 век до н . э.). Разум в их представлении  ассоциировался с мужским началом. Разум – высшее совершенство в структуре мироздания. Наоборот, неоформленное тело, которое ассоциируется с женским началом, представляет, с точки зрения философов афинской школы, полюс абсолютного несовершенства, хаоса, небытия.
Поскольку европейская философия почти полностью выросла из античной, гендерный вопрос в ней решался аналогично. Можно сказать, что «на протяжении длительного исторического периода в интеллектуальной истории человечества господствует установка, которая позже получила название мизогинии (то есть женоненавистничества) – нейтрализация и исключение женского как из системы рационального философского мышления, так и из системы организации общественной жизни» [1].
Апофеозом такой мизогинии считается работа австрийского философа Отто Вейнингера «Пол и характер» (1902).
Отто Вейнингер (1880-1903) родился в Вене, в состоятельной еврейской семье.
В 1898 г. Отто поступил на философский факультет Венского университета, который с отличием окончил, защитив докторскую диссертацию на тему бисексуальности.
Еще в ранние годы Отто проявил необычайную умственную зрелость. В университетские годы и после он изучал естественные науки, философию и психологию, слушал курсы математики, физики, медицины.
В двадцать лет это был эрудит, прочитавший все на свете, серьезно интересующийся музыкой, владеющий древними и новыми языками.
Круг знакомств юного Отто был, по всей видимости, крайне узок. Нет никаких сведений о его взаимоотношениях с женщинами, никаких следов невесты, подруги. Похоже, что он никогда не испытывал страстной любви.
В 1903 г. – через год после выхода в свет его единственной научной работы – Отто Вейнингер застрелился в гостинице, в которой семьюдесятью шестью годами раньше умер Л. ван Бетховен. Философу было 23 года, и его жизнь и смерть сами по себе стали феноменом.  Смерть Вейнингера связывали с его произведением. Предполагали, что он, ненавидевший женщин, таким образом убил женщину в самом себе. XX в., решительно поднявший знамя феминизма, многократно обвинял юного философа в женоненавистничестве.
Но есть и такие, кто признает за Вейнингером лишь чистое стремление к истине.
«Отто Вейнингер добровольно заперся в „замке из слоновой кости», посвятив себя решению грандиозной интеллектуальной задачи. Он читал Гегеля и Канта, погрузился в изучение математики и схоластики. Постепенно у него выработалось высокомерное отношение к земным, житейским вещам, которые как бы тянут вниз от возвышенного и духовного. Он видел мир через призму интеллектуального, и такая картина не могла не стать искаженной…
Грандиозность моральной задачи, поставленной им перед собой, непосильна для смертного. Он видел, что человек может, как птица, подняться к высотам чистого эфира, но не хочет оставаться там всю жизнь. И Вейнингер пытается заставить человека навсегда оставить грешную землю и жить в мире высокого». (Е. Беркович).
Так что же двигало философом? Месть женскому полу за невнимание или поиск истины? Что есть выводы Вейнингера – желчные обвинения или констатация фактов?
Самый яркий, самый острый и самый спорный тезис, выдвинутый философом, – женщина лишена души.
Во-первых, «женщина только сексуальна, мужчина тоже сексуален и еще кое-что сверх того… Ж расцветает только в половой жизни, в сфере полового акта и размножения, в отношениях к мужу и ребенку… Грубо выражаясь: мужчина владеет своим пенисом, над женщиной же господствует вагина» [Здесь и далее цитируется по: 2].
Сравните у Ж.-Ж. Руссо: “В жизни мужчины и женщины пол как таковой играет далеко не одинаковую роль. Самец является самцом лишь в некие минуты, самка остается самкой всю жизнь, во всяком случае все годы своей молодости...” [3].
Во-вторых, соответственно, женщина только материальна, мужчина одновременно существует как в сфере Материи, так и в сфере Духа. По степени духовности Вейнингер выстраивает следующую иерархию: животное – женщина – мужчина – мужчина-гений – ангел. Женщина – уже не животное, так как в каждой из них есть хотя бы капля мужского начала. Но она и не богоподобный человек, в отличие от мужчины.
«Душа есть половой признак, которого женщина требует от мужчины совершенно так же и для тех же целей, для каких ей нужна мускульная сила и щекочущие усы».
В-третьих, женское сознание принципиально и качественно отличается от мужского, высшее проявление которого – гений.
Для определения женского сознания Вейнингер использует термин «генида». Это «стадия „предмыслия“, когда выплывают и рассыпаются геометрические фигуры, кажущиеся фантазмы и туманные образы, когда появляются „колеблющиеся формы“, окутанные мраком картины, таинственно манящие маски». Это смутное, нераздробленное, неструктурированное сознание.
Для мужского сознания характерен процесс просветления. «Когда у Ж переживания находятся еще в состоянии гениды, то y М давно уже наступило просветление». Высшая стадия просветления – гениальность, свойство, присущее только М-элементу.
«Гениальное сознание неизмеримо далеко отстоит от стадии гениды. Оно обладает сильнейшей яркостью и наиболее отчетливой ясностью… Гениальность является здесь некоторой степенью высшей мужественности, а потому то Ж и не может быть гениальной… Универсальность является характерным признаком гения. Гениальности в какой нибудь специальной области – нет. Нет ни математических, ни музыкальных гениев. Гений – универсален…
Гениальным следует назвать такого человека, который живет в сознательной связи с миром, как целым. Гениальное есть вместе с тем и истинно божественное в человеке…
Гений – высшая форма бытия вообще, не только в интеллектуальном, но и в моральном отношении…
Женщина… живет бессознательно, мужчина сознательно, сознательнее всех гений».
В-четвертых, женщина, в отличие от мужчины, не жаждет бессмертия.
«Страх смерти одинаково присущ мужчинам и женщинам. Жажда бессмертия свойственна только мужчинам…
Чем больше человек живет своим прошлым, но не будущим, как привыкли думать, тем интенсивнее в нем жажда бессмертия… Интенсивнее всех ощущает эту потребность бессмертия гений».
В-пятых, женщина нерелигиозна и «совершенно исключена из того высшего, трансцендентного, метафизического бытия».
«Женская мистика, поскольку она выходит за пределы простых суеверий… является мягко скрытой сексуальностью…
Умопостигаемое, сверхэмпирическое существо мужчины возвышается над материей, временем и пространством. В нем достаточно преходящего, но и много бессмертного. Он располагает возможностью выбирать между обеими из них: между одной жизнью, которая прекращается вместе с земной смертью, и другой, для которой смерть является лишь возрождением в совершенной чистоте. Глубочайшая воля мужчины направлена на это совершенное, вневременное бытие на абсолютную ценность: она тождественна с потребностью к бессмертию.
И вот – вывод: «женщина не является частью онтологической реальности». Женщина не имеет души…
Второй оскорбительный вывод – о двух типах, к которым, с точки зрения Вейнингера, сводится все разнообразие женщин. Первый – это женщина-мать, второй – это женщина-проститутка. «Центром тяжести для проститутки является мужчина, для матери – ребенок». При этом в духовном отношении Вейнингер отдает первенство не матери, а гетере: «Мать, поглощенная непрерывными заботами о пище и одежде, кухне и хозяйстве, в интеллектуальном отношении стоит очень низко. Наиболее развитые в духовном отношении женщины, которые становились для мужчин чем то вроде Музы, принадлежат исключительно к категории проституток».
Вышеприведенных, вынутых из контекста цитат вполне достаточно, чтобы обвинить автора в женоненавистничестве. Но давайте попробуем перечитать «Пол и характер» объективно, отстраненно, находясь на позициях системного знания. И обязательно с самого начала.
Свою работу Отто Вейнингер начинает с важного вывода и пояснения. Во-первых, в философии нет понятия мужчины и женщины. Есть некий мужской или женский элемент, условные М и Ж, о которых и идет речь в книге Вейнингера. Иными словами, автор пишет не о том, чем отличаются мужчины от женщин, а о том, чем отличается женственность от мужественности.
При этом Вейнингер следует древней философской традиции – но только не западной, а восточной. Одна из основных концепций древнекитайской натурфилософии – присутствие в мире двух начал (энергий), инь и ян.
Ян – это небо, солнце, действие, творчество, яркость, твердость.
Инь – земля, Луна, покой, восприимчивость, тело, темнота, туман, мягкость.
Неверно говорить, что ян – это мужское начало, а инь – женское. Просто в мужчине присутствует больше ян,а в женщине – больше инь.
Символ Инь-Ян изображает вселенную, состоящую из двух противоположностей Инь и Ян, которые образуют целое лишь в единой комбинации. Две точки в символе означают, что каждая из двух энергий на высшей ступени своей реализации уже содержит в себе зерно своей противоположности и готова в нее преобразоваться. Нет абсолютного Ян, нет абсолютного Инь. Также как нет абсолютного мужчины и абсолютной женщины…
Вейнингер также утверждает, что Мужское и Женское есть лишь элементы, в разной концентрации разбросанные в природе: «Мужчина и женщина являются как бы двумя субстанциями, которые в самых разнообразных соотношениях распределены на все живые индивидуумы, причем коэффициент каждой субстанции никогда не может быть равен нулю. Можно даже сказать, что в мире опыта нет ни мужчины, ни женщины, а есть только мужественное и женственное. Поэтому индивидуум А или В не следует просто обозначать именем «мужчина» или «женщина», а нужно указать, сколько частей того и другого содержит в себе каждый из них…»
Идея андрогинности (бисексуальности) человека восходит к античной древности. В греческой мифологии перволюди соединяли в себе мужское и женское начало, пока боги, разгневавшись на их гордыню, не разделили андрогинов надвое. Половинки рассеялись по свету и с тех пор вечно ищут друг друга…
«Каждый человек колеблется (осцилирует) между мужчиной и женщиной», – пишет Вейнингер. Наука XX в. подтвердила этот вывод философа. По данным эндокринологии, в организме мужчины вырабатываются вместе с мужскими половыми гормонами гормоны женские, а в женском организме можно обнаружить присутствие мужских гормонов. Под их воздействием со временем человеческий зародыш формируется как мужская или женская особь.
Великая трагедия западного человечества, следы которой есть во многих духовных учениях, была обнажена Вейнингером с обостренным чутьем, присущим только молодости. Человек похож на крылатое существо, прикованное к скале цепями. Душа его обладает бесконечными возможностями, но тело ничтожно и бренно. Чем окрыленнее душа, тем острее ощущение плена. Отсюда порочный, ведущий в пропасть вывод, зародившийся много веков назад: душа – это хорошо, тело – это плохо.
Следовательно, двигаясь по пути духовного самосовершенствования, мужское начало должно не только окончательно победить в себе женский (читай – сексуальный) элемент, но и абсолютно женское начало поднять до себя – одухотворить и освободить от ига пола.
Восточные учения предлагают иной выход – слияние инь и ян в поисках гармонии. Отношения мужчины и женщины, и в первую очередь телесная близость, должны стать способом достижения гармонии.
В конце XIX – начале XX в. идея цикличности и гармонии стала активно проникать в европейскую и особенно русскую философию. Философия серебряного века, представленная такими именами как В. Соловьев, Н. Бердяев, С. Булгаков, по-новому открывает идею женственности.
«Мужчина и женщина – это два начала, которые должны восстановиться в духовно-телесном союзе, который есть соединение человеческого с божественным или процесс богочеловеческий».
Для западного человека этого пути нет. Западный человек продолжает упорствовать в своем дуализме и разделяет секс (телесный элемент) и любовь (духовный). В результате в одном случае он испытывает стыд, в другом – тоску по недостижимому. Очень ярко эту драму любви описывает Вейнингер: «Существует только платоническая любовь. Все прочее, что обозначают именем любовь, есть просто свинство. Есть только одна любовь: любовь к Беатриче, преклонение перед Мадонной. Для полового акта есть только вавилонская блудница…
В любви лежит самая позорная из всех просьб, так как она молит о наибольшем, о наивысшем. В ревности проявляется вся шаткость той почвы, на которой зиждется любовь. Ревность есть обратная сторона любви. Она показывает, насколько безнравственна любовь. В ревности воздвигается власть, господствующая над свободной волей ближнего. Человек любящий ищет в любимом существе свою собственную душу… Когда метафизическим, вневременным актом был создан человек, мужчина присвоил себе одному все божественное – душу... Преступление, которое он, таким образом, совершил против женщины, он искупает теперь муками любви. Путем любви он хочет ей вернуть, подарить ту душу, которую отнял у нее…»
И все-таки, как нам кажется, Отто Вейнингер здесь ступает на незнакомую для него почву. В его красноречивых метафорах – категоричность молодого человека, почти юноши, по небогатому жизненному опыту, по образу своей жизни не способного воспринять гармонию человеческих отношений. И это красноречие производит впечатление – негодование или восхищение – в первую очередь на молодых людей.
Нам же кажется гораздо более глубоким следующее определение: «Любовь является высшим и могучим выражением воли к ценности. В ней, как ни в чем другом, раскрывается истинная сущность человека, неустойчивая между духом и телом, между чувственностью и нравственностью, свойственная как миру божественному, так и миру животному. Человек только тогда является во всех отношениях самим собой, когда он любит…»
И наконец о наболевшем – о равенстве полов.
В вопросе о гендерном равенстве может быть три позиции.
1. Мужчины и женщины одинаковы, следовательно, они равны. На этой позиции будет стоять любая идеология, ставящая духовные ценности выше материальных. Это может быть религиозная доктрина, например, христианство. Например, еще во II в. н.э. христианский богослов Климент Александрийский  писал, что «между мужчиной и женщиной, как людьми, полное равенство. Оба имеют одинаковую натуру, а, следовательно, и способны к одинаковой добродетели». Но это может быть и коммунизм, когда женщина становится «товарищем».
2. Мужчины и женщины неодинаковы, следовательно, они не равны. На этой позиции стоит любая патриархальная идеология, которая до XX в. обслуживала практически все общества.
На новом уровне эта точка зрения звучит так: «Попытки свести к минимуму различия в поведении мужчины и женщины обречены на неудачи. Человек – продукт длительной эволюции, а половые особенности строения и функционирования мозга, связанные с полом, формируются в течение всего внутриутробного периода развития и после рождения ребенка. Женщины не хуже и не лучше мужчин, они – другие. Таким образом, требование предоставления женщинам равных прав с мужчинами подобно требованию предоставления равных прав мышам и лягушкам. Мыши получили бы право нырять, а лягушки – жить в норах» [3].
3. Мужчины и женщины неодинаковы, но равны в правах.
«Можно требовать равноправия для женщин и мужчин и без веры в моральное и интеллектуальное равенство их. Можно без риска навлечь на себя подозрения в непоследовательности, отбросить все варварское в отношениях к женскому полу и вместе с тем признавать непроходимую космическую противоположность между сущностью мужчины и женщины», – так считает Отто Вейнингер.
Подведем итог. «Пол и характер» – это результат не только личных прозрений австрийского философа, но и мирового философского опыта, которому уже не одна тысяча лет. В этой работе формулируются идеи, присутствовавшие на уровне мифологем еще в древнейшие времена. Как будто бы о чем-то таком человечество уже давно интуитивно догадывалось, и вот теперь это сказано.
При этом один-единственный вопрос заводит в тупик все выводы австрийского философа. Что есть душа, в наличии которой Вейнингер отказывает женщине? Отсутствие ответа на этот вопрос – свидетельство духовного тупика, в котором находится вся западная цивилизация, продуктом которой, как личность, несомненно, являлся Отто Вейнингер. В своей юношеской дерзости он посягнул на великую тайну, чего и не смог пережить. Однако такой высокой ценой куплены крупицы истины, которые содержатся в его работе. Поэтому «Пол и характер» откроет много нового каждому мыслящему человеку, который осмелится заглянуть в самого себя.

В статье использованы материалы
сайтов: http://ru.wikipedia.org; http://sobor.by/6km4tenia_zholnerovi4.htm
http://shkolazhizni.ru/archive/0/n-44220/

1. Жеребкин С. Гендерная проблематика в философии. – 2004. – http://sbiblio.com.
2. Вейнингер О. Пол и характер. – Фолио, 2011.
3. Руссо Ж.-Ж. Эмиль или О воспитании. Книга V. София, или Женщина. – с. 550.
4. Д.А. Жуков. Биология поведения. Гуморальные механизмы. – Речь, 2007.

Е. Блаватская «Разоблаченная Изида»
Отрывок из введения: «Перед завесой»

Елена Петровна Блаватская (1831-1891) – яркая и загадочная личность в русской философии. Относиться к ее идеям и творчеству можно по-разному, но они, несомненно, являются частью нашей культуры.
Родословная Блаватской с материнской стороны восходит через Михаила Черниговского к основателю государственности на Руси – Рюрику. Женщины в ее семье традиционно получали блестящее и разностороннее образование. Бабушка, Елена Павловна Фадеева, занималась археологией, нумизматикой и ботаникой. Ее гербарии и рисунки хранятся в архиве Академии наук. Мать, Елена Андреевна Ган, была известной писательницей.
В юности Елена вела светский образ жизни, часто бывала в обществе, танцевала на балах и посещала вечера. Но в возрасте 16 лет с ней произошла внутренняя перемена, и она стала еще глубже изучать книги из прадедовской библиотеки.
В XIX в. естественной участью женщины считалось замужество. Парадоксально, но замужняя женщина пользовалась гораздо большей свободой, чем девица. Понимая это, семнадцатилетняя Елена заключила фиктивный брак с человеком намного старше ее – вице-губернатором Еревана Н.В. Блаватским, а затем отправилась путешествовать по Египту, Греции и странам Восточной Европы.
Однако одно из важнейших духовных событий в ее жизни состоялось не в загадочных восточных краях, а в лондонском Гайд-парке. Там в 1851 г. Блаватская встретилась с Учителем, которого раньше видела во сне. Впоследствии Блаватская утверждала, что ее духовными водителями были Махатмы Мория, Кут Хуми и Джул Кул – великие души Индии. Однако о реальном существовании этих людей, постигших величайшие мировые тайны, ничего доподлинно неизвестно.
В Индии Блаватская побывала несколько раз (в 1852 и в 1856 гг.) Воспоминания Е. П. Блаватской об этой стране были опубликованы в очерках «Из пещер и дебрей Индостана». Кроме того, она побывала в Персии, Сирии, Ливане, Иерусалиме, Венгрии, на Балканах, в Италии. В 1867 г., переодетая мужчиной, она участвовала в битве при Ментане на стороне гарибальдийцев.
В 1868 г. Блаватская прибыла в Тибет. Там она познакомилась с тибетским буддизмом и эзотерическими буддийскими практиками.
В 1873 г. Блаватская приехала в США, где познакомилась с полковником Олкоттом. Он стал ее единомышленником и сооснователем Теософского общества в 1875 г.
Свои идеи Блаватская сформулировала в литературно-философских трудах: «Разоблаченная Изида» (1877), «Тайная доктрина (1888), «Голос безмолвия» (Голос тишины) (1889), «Ключ к теософии» (1889), «Теософский словарь» – посмертное издание (1892).
Учение Блаватской – попытка синтеза достижений философско-религиозной мысли человечества: анализируя египетские, халдейские, индуистские, христианские, зороастрийские, гностические, буддистские и другие священные первоисточники, Блаватская указывает на единую сущность всех религий и философий, стремится объединить их стройной мировоззренческой системой, которую она называет Тайной Доктриной.
Долгое время Блаватская лично управляла филиалом Общества в Индии. Но в 1885 г. ее обвинили в мошенничестве. Блаватская уехала в Лондон. В 1891 г. она умерла от гриппа. Прах ее был сожжен, а пепел разделен между тремя центрами теософского движения: в Лондоне, Нью-Йорке и Адьяре (Индия). День смерти Е.П. Блаватской отмечается ее последователями под именем «дня белого лотоса».

Нам говорят, что уже прошло девятнадцать веков с тех пор, как ночь язычества была впервые рассеяна божественным светом христианства; и два с половиною века прошло с тех пор, как светлая лампа современной науки начала сиять во мраке невежества веков. От нас требуют, чтобы мы поверили, что в течение указанных эпох началось истинное продвижение нравственного и интеллектуального развития нашей расы… 
Так полагают: но каковы факты? С одной стороны лишенное духовности, догматическое, очень часто – развращенное духовенство; уйма сект и три воюющие между собою великие религии; разногласия вместо единения, догматы без доказательств… С другой стороны, научные гипотезы, построенные на песке; нет ни одного вопроса, по которому достигнуто согласие; ярые ссоры и зависть; общее течение в материализм. Схватка насмерть между наукой и теологией за непогрешимость – «вековой конфликт»…
Между этими двумя столкнувшимися титанами – наукой и теологией – находится обалдевшая публика, быстро теряющая веру в бессмертие человека и в какое-либо божество, быстро спускающаяся до уровня чисто животного существования. Такова картина часа, освещенного сияющим полуденным солнцем христианской и научной эры!..
Среди многих необычных ростков нашего века странное вероучение так называемых спиритуалистов возникло среди разваливающихся остатков религий самозваного откровения и материалистических философий; и пока что оно одно предоставляет последнее прибежище компромиссу между двумя. Что этот неожиданный дух дохристианских времен был встречен нашим трезвым и позитивным веком не очень гостеприимно, – этому нечего удивляться. Времена странно изменились. И совсем недавно хорошо известный бруклинский проповедник очень кстати указал в своей проповеди, что если бы Иисус мог снова появиться на земле и вел бы себя на улицах Нью-Йорка так, как вел себя на улицах Иерусалима, он бы очутился в заключении в тюрьме. Какого же рода встречу мог тогда ожидать cпиритуализм? Правда, этот вещий чужеземец на первый взгляд не выглядит ни привлекательным, ни многообещающим. Уродливый и неприглядный, подобно ребенку от семи нянек, он выходит из своего раннего детства хромой и искалеченный. Его врагам имя легион; друзей и защитников у него горсточка. Но что из этого? Когда же истину принимали сразу a priori? То, что приверженцы спиритуализма в своем фанатизме преувеличивали его качества и остались слепыми к его несовершенствам, – это не дает основания, чтобы сомневаться в его реальности. Подделка невозможна, когда нечего подделывать. Сам фанатизм спиритуалистов является доказательством подлинности и возможности их феноменов. Они дают нам факты, которые мы можем исследовать, а не утверждения, которым мы должны верить без доказательств. Миллионы разумных мужчин и женщин не могут легко поддаться коллективным галлюцинациям. Итак, пока духовенство, придерживаясь своих собственных толкований Библии, и наука, считающаяся только со своим самодельным Кодексом возможного в природе, – отказываются даже выслушивать спиритуалистов, – истинная наука и истинная религия молчат и с серьезным вниманием ожидают дальнейшего.
Весь вопрос о феноменах покоится на правильном понимании старых философий. Куда же мы должны обратиться в своем недоумении, как не к древним мудрецам, если под предлогом суеверия современная наука отказывает нам в объяснении? Давайте спросим их, что они знают об истинной науке и религии; не будем касаться подробностей, но во всей широте понимания этих истин-близнецов, таких сильных в единении и таких слабых, когда разрознены. Кроме того, нам может быть выгодно сравнение этой хваленой современной науки с древним невежеством, усовершенствованной современной теологии с «Тайной доктриной» древней универсальной религии. Может быть, таким образом мы откроем нейтральную почву, откуда мы сможем извлекать пользу из обоих.
Только философия Платона, будучи тонкоразработанным компендиумом  трудно понимаемых систем старой Индии, может предоставить нам эту нейтральную почву. Хотя прошло двадцать два века с четвертью со смерти Платона, – великие умы мира все еще заняты изучением его писаний. Он был в самом полном смысле этого слова мировым истолкователем. И этот величайший философ дохристианской эры верно отражал в своих сочинениях духовность ведийских философов, живших тысячи лет до его самого, – верно отражал их метафизические выражения. Можно обнаружить, как Вьяса, Джаймини, Капила, Врихаспати, Сумати и многие другие, несмотря на разделяющие века, оставили свою неизгладимую печать на трудах Платона и его школы. Таким образом, обеспечен вывод, что Платону и древним мудрецам Индии одинаково была открыта одна и та же мудрость. И если эта мудрость могла пережить такой удар времени, – то какою же эта мудрость может быть, как не божественной и вечной?..
Все же комментаторы почти единодушно уклоняются от каждого абзаца, свидетельствующего, что его метафизика обоснована на прочном фундаменте, а не на идеальных концепциях.
Но Платон не мог принять философию, лишенную духовных устремлений; у него эти два всегда составляли одно. Ибо для старого греческого мудреца существовала только одна единая цель – реальное знание. Он считал, что только тот является настоящим философом или изучающим истину, кто обладает знанием о реально-существующем, в противоположность тому, что прибывает и убывает, что развивается и уничтожается попеременно…
Обвинения в атеизме, в установлении поклонения чужим богам, в совращении молодежи Афин, возведенные на Сократа, дают полное оправдание Платону за сокрытие сокровенной части его доктрин Несомненно, особый жаргон, к которому прибегали алхимики, тоже преследовал ту же цель. Подземная тюрьма, дыба и сожжение на костре применялось без стеснения христианами различных оттенков, а особенно римско-католическою церковью против всех, даже преподающих естествознание, чьи теории противоречили теориям, поддерживаемым церковью. Папа Григорий Великий даже препятствовал грамматически правильному употреблению латинского языка, находя это чем-то языческим. Преступление Сократа заключалось в раскрытии своим ученикам тайных доктрин относительно богов, которые преподавались в мистериях, что явилось смертельным преступлением. Он также был обвинен Аристофаном в ведении поклонения новому богу Диносу, как Демиургу и строителю и господу солнечной вселенной. Гелиоцентрическая система также была одною из доктрин мистерий… Но Сократ никогда не получил посвящения и, следовательно, не мог ничего выболтать.
Что касается мифов, Платон заявляет в «Горгие» и «Федоне», что мифы суть сосуды-носители великих истин, весьма достойных, чтобы их искали. Но комментаторы так мало были en rapport  с великим философом, что были вынуждены сознаться, что они не знают, «где кончается доктрина и начинается миф». Платон обратил в бегство популярные суеверия по отношению к магии и демонам и преувеличенные теории того времени развил в разумные теории и метафизические концепции. Может быть, они не вполне соответствовали бы индуктивному методу рассуждения, установленному Аристотелем; тем не менее они в высшей степени удовлетворяют тех, кто постигает существование высшей способностью внутреннего зрения, интуицией, дающей критерий при утверждении истины.
Базируя все свои доктрины на присутствии Верховного Разума, Платон учил, что ноус, дух; или разумная душа человека, будучи «порожденной божественным Отцом», обладает естеством родственным или даже однородным с божеством и способна лицезреть вечные реальности. Эта способность созерцать действительность прямо и непосредственно принадлежит только Богу; устремление к этому знанию составляет то, что действительно подразумевается под словом философия – любовь к мудрости. Любовь к истине есть прирожденная любовь к добру; и доминируя над всеми другими желаниями души, очищая ее и приобщая ее к божественному и направляя каждое действие индивидуума, она поднимает человека до участия и общения с божественным и восстанавливает в нем подобие Божие.
«Этот полет,– говорит Платон в «Теэтете», – состоит из становления подобным Богу, и усвоение этого выражается в том что человек становится справедливым и святым мудростью».
Основою этого усвоения всегда утверждается предсуществование духа или ноус. В аллегории колесницы и крылатых коней, данной в «Федре», он изображает психическую природу, как сложную и двойственную; тумос или эпитумическая часть, образованная из субстанций феноменального мира, и тумоидес, сущность которого связана с миром вечным. Нынешняя земная жизнь есть падение и наказание. Душа обитает «в гробу, который мы называем телом», и в ее воплощенном состоянии до прохождения дисциплины образования поэтический или духовный элемент находится в «спящем состоянии». Жизнь таким образом скорее является сном, чем действительностью. Подобно пленникам в подземной пещере, описанным в «Республике», наши спины повернуты к свету, и мы воспринимаем только тени предметов и думаем, что это реальности. Не есть ли это идея Майи или иллюзии чувств в физической жизни, которая является характерной чертой в буддийской философии? Но эти тени, если мы не абсолютно отдалились во власть чувственной натуре, пробуждают в нас смутные воспоминания о том высшем мире, в котором мы когда-то обитали.
«Заключенный дух имеет некоторые неясные и затемненные воспоминания о своем состоянии блаженства до начала цикла рождении, а также некоторое томление по возврату туда».
Задачею дисциплины философии является освобождение духа от пут чувств и поднятие ее в царство чистой мысли, к видению вечной истины, добра и красоты.
«Душа, – говорит Платон в «Теэтете», – не может воплотиться в форму человека, если она никогда не видела истины. Это воспоминания о том, что наша душа видела прежде, когда витала вместе с божеством, презирая те вещи, о которых мы теперь говорим, что они существуют, и взирала на то, что действительно реально существует. Вот причина, почему ноус или дух философа (или изучающего высшую истину) окрыляется, ибо он всеми силами старается держать эти вещи в уме, созерцание которых возвышает даже само божество. Правильно используя воспоминания о прежней жизни, постоянным самоусовершенствованием в совершенных мистериях человек становится истинно совершенным – посвященным в божественную мудрость»...
Последователи Платона, в общем, строго придерживались его психологических теорий. Однако, некоторые, подобно Ксенократу, отважились на более смелые спекуляции Спевсипп, племянник и наследник великого философа был автором «Анализа чисел», трактата о пифагорийских числах. Некоторые из его спекуляций не вошли в написанные «Диалоги»; но он был слушателем ненаписанных лекций Платона, и Энфилд прав, утверждая, что он не отклонился от своего учителя. Хотя его не называют по имени, по-видимому, он был тем противником, которого критиковал Аристотель, когда выступал по поводу цитаты в аргументе Платона против доктрины Пифагора, что все вещи сами по себе являются числами или, вернее, не отделимы от идеи чисел. Он особенно старался доказать, что платоническая доктрина об идеях существенно отличалась от пифагорийской доктрины, что в ней предполагается, что числа и величины существуют отдельно от вещей. Он также утверждал, что Платон учит, что не может быть реального познания, если предмет этого познания не вынесен за пределы трезвого мышления.
Но Аристотель не был заслуживающим доверия свидетелем. Он искажал Платона и почти шаржировал доктрины Пифагора. Существует канон толкования, которым мы должны руководствоваться в наших исследованиях всех философских мнений:
«Человеческий ум, под действием его собственных законов, всегда был вынужден питать те же самые основные идеи, и человеческое сердце – лелеять те же самые чувства во всех веках».
Несомненно, Пифагор вызвал к себе глубочайшие интеллектуальные симпатии своего века, и его доктрины оказали мощное воздействие на ум Платона. Его кардинальной идеей было, что существует постоянный принцип единства, скрытый под формами, изменениями и другими феноменами вселенной. Аристотель уверял, что он учил, что «числа являются первыми принципами всех сущностей». Риттер выразил мнение, что эта формула Пифагора должна пониматься символически, что, бессомненно, правильно. Аристотель продолжает ассоциировать эти числа с «формами» и «идеями» Платона. Он даже заявляет, что Платон сказал: «формы суть числа» и что «идеи существуют, как нечто вещественное, они реальные существа». Все же Платон учил не так. Он заявил, что конечная цель – Высшее Благо.
«Идеи суть объекты понимания для человеческого рассудка и они атрибуты божественного разума»…
Современной наукой признано, что все высшие законы природы принимают форму количественного выражения. Это, пожалуй, более полная разработка и более исчерпывающее подтверждение пифагоровой доктрины. Числа рассматривались, как лучшие представители законов гармонии, которые существуют в космосе. Мы также знаем, что в химии учение об атомах и их комбинациях базируется на числах…
Ключом к пифагорейским догмам служит общая формула единства во множественности, единое, переходящее во множество и напитывающее множество. Это древняя доктрина об эманировании, выраженная в нескольких словах. Даже апостол Павел принял ее, как истину: «Все из него и через него и в нем содержится. Это, как вы сейчас увидите, чисто индийское и брахманическое:
«Когда растворение – пралайя – достигло своего конца, Великая Сущность – Пара-Атма или Пара-Пуруша – Господь, существующий от себя, от которого и через которого все стало быть и будет решил эманировать из своей собственной субстанции различных тварей».
Мистическая декада 1+2+3+4=10 является выражением этой идеи. Один – это Бог, Два – материя, Три – комбинация Монады и Дуады (единицы и двойки), несущие в себе природу обоих, есть феноменальный мир; Тетрада или форма совершенствования, выражает пустоту всего, а Декада или сумма всех включает в себя весь космос. Вселенная есть комбинация тысяч элементов, и все же она – выражение единого духа – хаос для чувств и космос для разума.
Вся эта комбинация чисел, выражающих идею творения, – индийская. Бытие, существующее само по себе Свайямбху или Свайямбхава, как его некоторые называют, едино. Оно эманирует из себя творящую мощь Брахму или Пурушу (божественное мужское начало) и единое становится Двумя; из этой Дуады, союза чисто интеллектуального принципа с принципом материи, происходит третий – вирадж, феноменальный мир. Из этой невидимой и непостижимой троицы, брахманической Тримурти, происходит вторая триада, которая представляет три силы: творящую, сохраняющую и преобразующую. Они олицетворяются Брахмой, Вишну и Шивой, но они опять-таки слиты в единое. Объединенный, Брахма, или как его называют в Ведах, Триденди, есть трояко проявленный Бог, от которого произошло символическое Аум или сокращенное Тримурти. И только под этой троицей, всегда действенной и осязаемой для всех наших чувств, невидимый и незнаемый Монас может проявляться в мире смертных. Когда он становится Шарира, или тем, кто принимает видимую форму, он олицетворяет все принципы материи, все зародыши жизни, он Пуруша, бог трехликий или тройственная сила, сущность ведической триады.
«Пусть брахманы знают священный Слог (Аум), три слова из Савитри, и пусть каждый день читает Веды».
«После создания вселенной Тот, чья власть непостижима, исчез опять, будучи поглощен Высочайшей Душой... Удалившись в первоначальный мрак, Великая Душа остается внутри непознаваемого и лишена всякой формы...»
«Когда, опять соединившись с тончайшими элементарными принципами, он войдет в растительное или животное семя, он в каждом примет новую форму».
«И таким образом, попеременно пробуждаясь и покоясь, Неизменное Бытие вечно заставляет оживать и умирать все существующие твари, как активные, так и инертные»...
Кажется, Спевсипп учил, что психическая или туметическая душа так же бессмертна, как духовная или разумная душа; далее мы познакомим с его доводами. Он также, подобно Филолаю и Аристотелю, в своих изысканиях по поводу души – делает из эфира элемент; таким образом получилось пять начальных элементов, которые соответствовали пяти регулярным фигурам геометрии. Это также стало доктриной александрийской школы. В самом деле, в этой доктрине было много от филолетианства, что не появилось в трудах более поздних платонистов, но, несомненно, преподавалось по сути самим философом, но по обычной его осторожности не было изложено письменно, так как было слишком сокровенно для опубликования. Спевсипп и Ксенократ после него, подобно их великому учителю, верили, что Anima Mundi, или мировая душа, не была божеством, но проявлением. Эти философы никогда не думали об Едином как о живой природе. Изначальный Единый не существовал в таком смысле, как мы понимаем этот термин. До тех пор, пока он не соединился со многими – эманированными существованиями (монадой и дуадой) – ни одно существо создано не было. Почитаемое – нечто проявленное, обитает в центре как и в окружности, но это только отражение божества – мировая душа. В этой доктрине мы находим дух эзотерического буддизма.
Человеческая идея о Боге есть то изображение ослепляющего света, которое он видит в кривом зеркале своей души, и все это, по правде не есть Бог, а только его отражение. Его блеск и слава там, но то, что человек видит, есть только свет его собственного духа, и это все, на что он способен глядеть. Чем яснее зеркало, тем светлее будет божественное изображение. Но внешний мир в одно и то же время не может наблюдаться в нем. В экстатическом йоге, в озаренном провидце дух будет сиять, как полуденное солнце; в испорченной жертве земных влечений это сияние исчезает, потому что зеркало затемнено пятнами материи. Такие люди отрицают своего Бога и готовы одним ударом лишить человечество души.
Нет Бога? Нет души? Страшная разрушительная мысль! Сводящий с ума кошмар безумного атеиста, представляющийся его горячечному взору вроде уродливой непрестанной процессии искр космической материи, никем не созданной, самопоявляющейся, самосущей и саморазвивающейся, и это Я не Я, ибо оно никто и ничто, и оно плывет ниоткуда, и нет Причины, двигающей его, ибо нет никакой Первопричины, и все стремительно несется никуда. И все это происходит в круге Вечности, слепой, инертной и беспричинной…
На краю мрачной бездны, отделяющей духовный мир от физического мира, стоит современная наука с закрытыми глазами и отвернувшейся в сторону головой, провозглашая при этом бездну непроходимой и бездонной, хотя она держит в своей руке факел, и стоит ей только опустить этот факел ниже, как она увидит свою ошибку…
Со дней несчастных средневековых философов, которые были последними, кто их хранил и о них писал, – мало было людей, презревших преследование и предрассудки настолько, чтобы осмелиться писать о них. И эти немногие, кто писали, как правило, не писали для публики, но только для таких же как они сами, кто обладали ключами к их жаргону. Массы же человечества, непонимающие ни их, ни их учения, смотрели на них как на шарлатанов или как на мечтателей. Отсюда возникло то незаслуженное презрение, в какое была повергнута благороднейшая из наук – наука о духовном человеке...
При обсуждении заслуг наших ученых современников их собственные признания о безуспешности в экспериментальных исследованиях, о смущающих тайнах, о нехватающих звеньях их теоретических цепей, о неспособности раскрыть натуральные феномены, о незнании законов мира причинности послужили основой для данного исследования. В особенности (так как психология настолько находится в пренебрежении, а Восток так далеко, что лишь немногие из наших исследователей когда-либо туда доберутся, чтобы изучать эту науку там, где единственно ее понимают), мы будем обозревать рассуждения, спекуляции и линию поведения известных авторитетов в связи с современными психологическими феноменами,– линию поведения, которая началась в Рочестере и теперь распространилась по всему миру. Мы хотим показать, как неизбежны были их бесчисленные ошибки, и как они должны продолжаться до тех пор, пока эти притворные авторитеты Запада не пойдут к брахманам и ламаистам Востока и почтительно не попросят их дать им алфавит истинной науки...
Глубоко сознавая титаническую борьбу, которая теперь происходит между материализмом и духовными устремлениями человечества, мы направляем постоянные усилия к тому, чтобы собрать в наших нескольких главах, словно оружие в арсенал, каждый факт и доказательство, которые могут пригодиться последним для поражения первого. Болезненный и изуродованный ребенок, каким он является теперь, материализм Сегодняшнего Дня родился от грубого Вчера. Если его рост не задержать, он станет нашим господином. Он внебрачный потомок Французской революции и ее реакции против слепой религиозной набожности и притеснения. Чтобы предотвратить разрушение этих духовных устремлений, гибель надежд и умертвление той интуиции, которая учит нас о Боге и посмертной жизни, – мы должны обличать наше лживое богословие, его обнаженную нелепость и указать на различие между божественной религией и человеческими догмами. Мы возвышаем свои голос за духовную свободу, мы – за освобождение от всякой тирании, будь то тирания науки или богословия.

В.М. Бехтерев
«Бессмертие человеческой личности как научная проблема»
(отрывок)

Владимир Михайлович Бехтерев (1857- 1927) – выдающийся русский медик-психиатр, невропатолог, физиолог, психолог, основоположник рефлексологии и патопсихологического направления в России. С профессиональной точки зрения он не имеет отношения к философии. В то же время некоторые его труды лежат в плоскости философии науки или философии медицины. Поэтому его имя можно встретить в числе выдающихся русских философов конца XIX – начала XX вв.
Бехтерев – представитель древнего вятского рода. Образование получил в вятской гимназии и Санкт-Петербургской медико-хирургической академии. По окончании курса (1878) Бехтерев посвятил себя изучению душевных и нервных болезней и для этой цели работал при клинике проф. И. П. Мержеевского.
В 1879 г. Бехтерев был принят в действительные члены Петербургского общества психиатров. А в 1884 г. был командирован за границу, где занимался у Дюбуа-Реймона (Берлин), Вундта (Лейпциг), Мейнерта (Вена), Шарко (Париж) и других выдающихся европейских врачей.
В 1893 г. Бехтерев возглавил кафедру нервных и душевных болезней Медико-хирургической академии. В том же году основал журнал «Неврологический вестник». С 1897 г. преподавал в Женском медицинском институте.
В 1907-1910 гг. Бехтерев опубликовал три тома книги «Объективная психология». Ученый утверждал, что все психические процессы сопровождаются рефлекторными двигательными и вегетативными реакциями, которые доступны наблюдению и регистрации. Он многократно критиковал психоанализ и работы З. Фрейда, но при этом способствовал проведению экспериментов по психоанализу.
В 1916 г. на торжественном акте Психоневрологического института Бехтерев произнес речь, в которой выразил свое как ученого отношение к проблеме бессмертия человеческой личности. Именно с этой речью мы знакомим сегодня наших читателей.
В мае 1918 г. Бехтерев обратился в Совнарком с ходатайством об организации Института по изучению мозга и психической деятельности. Вскоре Институт открылся, и его директором до самой смерти являлся В.М. Бехтерев. В 1927 г. ему было присвоено звание заслуженного деятеля науки РСФСР.
В возрасте около 70 лет, после смерти первой жены, Бехтерев женился вторым браком на Берте Яковлевне Гуржи, которая была на тридцать лет моложе его. Умер он внезапно. По официальной версии, причиной смерти стало отравление консервами. Существует неподтвержденная версия, что смерть Бехтерева связана с консультацией, которую он незадолго до гибели дал Сталину.
Сын В.М. Бехтерева Петр – талантливый инженер и изобретатель – был расстрелян как «враг народа». Внучка Бехтерева Наталья Петровна (1924-2008) была научным руководителем Института мозга человека РАН (Санкт-Петербург), директором которого является ее сын С.В. Медведев (правнук В.М. Бехтерева).
В заключение, перед тем как читатель познакомится с мыслями выдающегося ученого, хочется привести слова В.М. Бехтерева: «Выпьем за те блаженные времена, когда ученые смогут заниматься одной наукой!»

В те моменты истории, как переживаемое нами время, когда почти каждый день приносит известие о гибели многих сотен и тысяч людей на полях сражений, особенно настойчиво выступают вопросы о «вечной» жизни и о бессмертии человеческой личности. Да и в обыденной жизни мы сталкиваемся на каждом шагу с потерей близких нам лиц – родных, друзей, знакомых – от естественной или от насильственной смерти.
«Произошел выстрел, и человека не стало». «Болезнь отняла от нас друга, который отошел в другой мир». – Так говорят обыкновенно над свежей могилой. Но так ли это на самом деле? Ведь если бы наша умственная или духовная жизнь кончалась вместе с тем, как велением рока обрывается биение сердца, если бы мы превращались вместе со смертью в ничто, в безжизненную материю, подлежащую разложению и дальнейшим превращениям, то спрашивается, чего стоила бы сама жизнь?.. Ведь если нет бессмертия, то в жизни нет и морали, и тогда выступает роковое: «все дозволено!»
В самом деле, к чему мне заботиться о других, когда все – и я, и они перейдут в «ничто» и когда вместе с этим «ничто» устраняется вполне естественно и всякая моральная ответственность. Смерть человека без вечного духа, которую признают все религии и в которую веруют все народы, разве не устраняет почву из-под всякой вообще этики и даже из-под всех стремлений к лучшему будущему?
Если вместе со смертью навсегда прекращается существование человека, то спрашивается, к чему наши заботы о будущем? К чему, наконец, понятие долга, если существование человеческой личности прекращается вместе с последним предсмертным вздохом?..
Вот почему человеческий ум не мирится с мыслью о полной смерти человека за пределами его земной жизни, и религиозные верования всех стран создают образы бесплотной души, существующей за гробом человека в форме живого бестелесного существа, а мировоззрение Востока создало идею о переселении душ из одного существа в другие.
Таким образом народный эпос и религиозное умозрение как бы предуказывают то, что должно быть предметом внимания науки и что до позднейшего времени оставалось вне ее поля зрения. Правда, философии не чужда идея бессмертия, ибо она уже давно ставила проблему бессмертия человеческой души как таковую, которая требует своего разрешения, и, как известно, еще Спиноза, а затем и Кант, не говоря о некоторых других философах, признавали бессмертие духа.
Из новейших авторов, как известно, американский философ Джемс, недавно скончавшийся, «был столь убежден в существовании загробного мира, что обещал после своей смерти найти способ духовного общения со своими друзьями». На это наш ученый Мечников не без иронии заметил, что он «до сих пор не выполнил своего обещания».
Некоторые из философских умов в этом вопросе даже примыкали к доктринам христианства…
Не будем умалять значения христианского учения для цивилизованного мира. Возвышение «духа» над телом, любовь к ближнему, непротивление злу насилием и самопожертвование ради торжества истины и ради общего блага – вот те нравственные принципы, которые выдвинуло христианство.
Эти принципы, опрокинувшие некогда древний языческий мир, поборовшие его великим страданием самого Учителя и последующими страданиями его учеников, привели к обновлению мира, создав новую эру для современного человечества. Но люди науки скажут: в общее воскресение надо верить, ибо общее воскресение есть высшее чудо, научная же мысль давно отрешилась от всего чудесного и не может опираться на веру.
Вот почему даже столь сильные умы, как наш Мечников, стоят на точке зрения полного отрицания загробной жизни.
Но прежде чем разрешать этот вопрос, мы сойдем с плоскости религии и примыкающей к ней в этом вопросе философии и обратимся к научному анализу вопроса о бессмертии человеческой личности, т. е. к тому знанию, которое признается точным, и посмотрим, как будет решаться вопрос о бессмертии человеческой личности с научной точки зрения.
Не очень давно научное воззрение держалось на трех китах – на признании физической энергии, материи и духа, несводимых будто бы путем научного анализа к более общим формам мировых явлений и в то же время не имеющих между собой ничего общего…
Но за истекшее столетие в лице Майера и Гельмгольца наука обогатилась одним незыблемым законом – законом постоянства энергии. Этот закон гласит, что энергия может подвергаться превращению из одного ряда в другой, но она не тратится и не убывает.
Ранее того был установлен, как известно, принцип постоянства материи. Предполагалось, что материя при всех возможных превращениях остается в смысле своего веса одной и той же, иначе говоря, количество материи, несмотря на всевозможные превращения, остается постоянным.
Однако позднейшие научные открытия, особенно же открытие радиоактивных веществ, а также открытие рентгеновских лучей и другие приобретения науки пошатнули это положение, ибо стал очевидным переход, хотя и медленный и постепенный, материи в энергию. С другой стороны, наукой установлено, что и материальные атомы, разлагающиеся на электроны, представляют собой не что иное, как центры энергии, а следовательно, в физическом мире мы можем говорить лишь об энергии как сущности, которая вмещает в своем понятии и физическую энергию, и видимую и осязаемую нами материю.
Иначе говоря, можно признать, что энергия при известных условиях скрытого потенциального состояния дает начало веществу – материи или массе, последняя же в конце концов при тех или других условиях может быть разложена на ряд физических энергий…
Но за всем тем остается мир духовный, или так называемая психическая, точнее – нервно-психическая деятельность, которая непосредственно познается нами как мир явлений, открываемых путем самонаблюдения и самоанализа. Этот мир тем самым противополагается миру объективному, ибо последний не подлежит самонаблюдению, но в то же время познается нами лишь не иначе, как при посредстве наших внутренних переживаний, т. е. путем того же субъективного мира, открываемого при посредстве самонаблюдения и самоанализа.
Но это противоположение остается лишь до тех пор, пока мы о нервно-психической деятельности судим по своим переживаниям, т.е. признаем ее деятельностью исключительно субъективной, не имея в то же время возможности проникнуть во внутреннюю природу явлений внешнего мира. Но та научная дисциплина, которую я стремлюсь установить под наименованием «Объективной психологии» или – точнее – «Рефлексологии», рассматривает нервно-психическую соотносительную деятельность со строго объективной точки зрения, как совокупность высших или сочетательных рефлексов, имеющих свои внешние причины или внешние воздействия…
Со строго объективной точки зрения разнообразные действия Человека могут и должны быть сопоставлены по аналогии с движениями псевдоподий таких простейших животных, как амеба, и то, что мы понимаем под высшими или сочетательными рефлексами, в конце концов представляет собой производное сократительности живого вещества в случае ответа его на сопутствующие раздражения. Отсюда ясно, что связываемый с высшими рефлексами психизм в живой природе вообще, где бы он ни проявлялся и в каких бы формах ни обнаруживался, должен быть сведен также на особый вид энергии, разнообразные проявления которой мы имеем в телах окружающей нас живой природы. При этом мы знаем, что в основе соотносительной деятельности высших организмов лежит нервный ток, являющийся сам по себе производным сократительности протоплазмы, ибо нет ни одного соотносительного (нервно-психического) процесса, который бы не происходил в мозгу, основой же деятельности мозга, как мы знаем, является нервный ток, переходящий путем сокращения мышц и смещения членов в механическую энергию…
Другие факты не оставляют сомнения в том, что при условиях нормального мозгового кровообращения усиление субъективных сознательных процессов сопутствуют замедлением и даже задержкой движения, т. е. ослаблением механической работы, и наоборот – ускорение и усиление производимой механической работы сопровождается ослаблением ее сознательности. Отсюда вытекает противоположение между субъективными проявлениями сознания и объективными двигательными процессами, а это говорит за то, что при активной психической деятельности происходит задержка энергии в центрах, точнее говоря, в клетках нервной ткани…
Таким образом, необходимо признать, что сознательное или, выражаясь философским языком, духовное связано с задержкой нервного тока, сам же нервный ток, как мы видели, является трансформированной физической энергией того или иного рода. Отсюда ясно, что духовная сторона человеческой личности, если понимать под этим все вообще происходящие в ней субъективные процессы и тесно связанные с ними внешние проявления, в конце концов оказывается производной внешних энергий и является результатом задержки и, следовательно, наивысшего напряжения энергии в центрах.
Очевидно, таким образом, что и между нервно-психической и так называемыми физическими энергиями не только нет никакого противоположения, как полагали раньше, а наоборот имеется взаимоотношение, основанное на переходе одной в другие и обратно.
Поэтому необходимо признать, что все явления мира, включая и внутренние процессы живых существ или проявления «духа», могут и должны быть рассматриваемы как производные одной мировой энергии, в которой потенциально должны содержаться как все известные нам физические энергии, так равно и материальные формы их связанного состояния и, наконец, проявления человеческого духа.
В окончательном выводе энергия должна быть признана единой сущностью во Вселенной, причем все вообще превращения материи или вещества и все вообще формы движения, не исключая и движения нервного тока, представляют собой не что иное, как проявление мировой энергии, непознаваемой в своей сущности, но являющейся первоосновой известных нам физических энергий, являющихся также лишь определенной формой проявления мировой энергии, т. е. проявления ее при определенных условиях окружающей среды…
В конце концов необходимо признать, что сущность мировой энергии по ограниченности нашего мышления, черпающего свой материал лишь из видимого материального мира, остается недоступной нашему познанию.
Но одно несомненно, что мировая энергия в конце концов служит началом и материального, и духовного мира, следовательно, в потенциальном состоянии она должна содержать в себе и материальное, и духовное…
Таким образом, мы не только не видим основания противополагать друг другу физическую энергию, материю и дух, они не только не представляются нам особыми сущностями, что признавалось за истину еще недавно, но мы должны в этом отношении держаться взгляда о единой основе всего сущего в виде мировой энергии, служащей началом и всего материального, и всего духовного во Вселенной. Это учение, как объединяющее все мировые явления, мы обозначаем именем эволюционного монизма, ибо в данном случае к монизму мы приходим путем выяснения и анализа эволюционного процесса, приводящего все вообще внешние проявления видимого мира к единой «мировой» энергии как началу всего сущего.
Эта мировая энергия обусловливает движение всего во Вселенной, ибо во всем познаваемом пространстве нет ничего без движения, и мы не знаем вообще ни одного явления в природе, ни одного процесса, который не сопровождался бы движением…
Мало того, необходимо признать, что все движется как бы в одной непрерывной цепи, благодаря непрерывному переходу одной энергии в другую. Отсюда постоянная и непрерывная зависимость одного явления от другого, благодаря ему весь мир представляет собой бесконечную систему взаимодействий, устанавливающую так называемый закон относительности…
В конце концов все силы природы полны взаимодействия и соучаствуют в творении человека и тем самым сливают его с бесконечным началом.
Но и этого еще недостаточно; для уяснения мирового процесса необходимо признать, что живая и мертвая природа подчинены закону эволюции – тому закону, по которому одно развивается из другого и которым обеспечивается поступательный ход всего сущего, всего вообще мирового процесса и в том числе человека как высшего живого существа на земле…
С этими предварительными сведениями перейдем к рассмотрению интересующего нас вопроса.
Посмотрим, действительно ли наука бессильна в выяснении вопроса о существовании человеческой личности за пределами ее жизни.
Когда человек умирает, организм разлагается и прекращает свое существование – это факт. Путем разложения сложных белковых и углеводных веществ тело разлагается на более простые вещества. Благодаря этому энергия частью освобождается, частью же вновь связывается, служа основой для произрастания растительного царства, в свою очередь служащего питательным материалом для жизни и, следовательно, условием развития энергии в новых организмах. Таким образом, то, что называется физической стороной организма, то, что обозначают именем тела, распадается, истлевает, но это не значит, что оно уничтожается, оно не тратится, а лишь превращается в другие формы, служа к созданию новых организмов и новых существ, которые путем закона эволюции способны к бесконечным превращениям и совершенствованию. Следовательно, круговорот энергии не прекращается и после смерти организма, содействуя развитию жизни на земле.
Но что же делается с индивидуальным сознанием человека, или вернее, с его психической деятельностью? Мы приведем здесь слова Мечникова, большого скептика в вопросе о бессмертии человеческой личности. «До нашего рождения, – говорит он, – и столь часто на пути нашей жизни сознание отсутствует, но никогда оно не превращается ни во что другое, нам каким бы то ни было образом ведомое. Даже то видоизменение нашего сознания, которое мы воспринимаем в сновидениях, нам большей частью неприятно, так как оно обусловливается нарушением правильной деятельности мозга. Без последнего же для нас наступает именно ничто, которое, хотя и превращается в природе в нечто, но в столь же отличное от сознания, как наш мозг, нормально функционирующий, отличается от мозга, превращенного в культуру гнилостных бактерий или в содержимое кишечного канала трупных насекомых».
Однако все ли этим сказано в вопросе о дальнейшем бытии или небытии человеческой личности?
Если нервно-психическая деятельность должна быть сведена на энергию, то нужно признать, что закон сохранения энергии, провозглашенный Майером, поддержанный затем Гельмгольцем и теперь являющийся общепризнанным, должен получить свое полное применение и по отношению к нервно-психической, или соотносительной деятельности.
Таким образом, энергетизм, на котором основывается и та научная дисциплина, которую мы называем рефлексологией, дает нам возможность не только рассматривать нервно-психическую деятельность человека в ее высших проявлениях с точки зрения строго объективной, как все вообще явления природы, не противополагая притом духа материи, как это делалось и делается еще многими и доныне, но и применить к явлениям нервно-психической деятельности закон сохранения энергии.
Этот закон по отношению к данному предмету может быть выражен так: ни одно человеческое действие, ни один шаг, ни одна мысль, выраженная словами или даже простым взглядом, жестом, вообще мимикой, не исчезают бесследно. И это потому, что всякое вообще действие, слово или вообще тот или иной жест, или мимическое движение неизбежно сопровождается для самого человека определенными органическими впечатлениями, что в свою очередь должно отразиться в его личности, претворившись в новые формы деятельности в последующий период времени.
Но особые свойства нервно-психической деятельности обусловливают то, что этим «самовлиянием» дело не ограничивается.
Дело в том, что если действие человека, его слово, мимическое движение или жест производятся в присутствии других лиц, способных усваивать все, что они видят и слышат, то ясно, что эти явления, будучи воспринятыми другими, либо претворятся путем непосредственного подражания, внушаемости и усвоения в те или другие формы их нервно-психической деятельности, либо, встретив со стороны их противодействие, вызовут тем самым особую в них реакцию, словом, так или иначе отразятся на их последующей деятельности в окружающем мире…
Таким образом, всякий человек обладает известным запасом энергии, заимствованной от предков в силу рождения, и запасом энергии, приобретенной им самим путем воспитания и жизненного опыта, а потому действующие на него внешние влияния оказываются действительными в той мере, в какой мере они в состоянии побудить к активному проявлению или направить в известную сторону приобретенную им ранее запасную энергию. В противном случае действие этих влияний затормаживается.
Тем не менее и в этом случае оно не остается бесследным, а так или иначе проявляет себя хотя бы более или менее скрытым образом или вызывая известную реакцию противодействия. К тому же торможение есть лишь акт временной задержки, а не полное уничтожение явления…
Можно сказать, что ни один вздох и ни одна улыбка не пропадают в мире бесследно. Кто слышал последний вздох умирающего узника в тюрьме, а между тем этот вздох с проклятием на устах воскресает затем на улицах и митингах, в кликах восставшего народа, проклинающего тиранов, гноивших в тюрьмах своих политических врагов. Кто мог заметить улыбку на лице невесты, провожающей своего жениха на войну, а между тем она делает его героем в предстоящем сражении, ибо он уловил ее смысл и не может вернуться домой для новой встречи с ней без победных лавров…
Отсюда мы имеем основание говорить о том, что «духовная» личность человека, имея самодовлеющую ценность, никогда не исчезает бесследно и таким образом каждая человеческая личность, имеющая в себе опыт предков и свой личный жизненный опыт, не прекращает своего существования вместе с прекращением индивидуальной жизни, а продолжает его в полной мере во всех тех существах, которые с ней хотя бы косвенно соприкасались во время ее жизни, и таким образом живет в них и в потомстве как бы разлитой, но зато живет вечно, пока существует вообще жизнь на земле…
Таким образом совершается кругообращение энергии от человека к человеку, благодаря чему происходит не всегда уловимое, но постоянное взаимодействие между людьми и даже не между людьми только, но и между людьми и теми существами, с которыми человек вообще обращается в условиях своей жизни. В конце концов взаимовлиянием людей друг на друга создается одна общая духовная личность среды, из совокупности – духовная личность народа, а совокупность народных личностей создает общечеловеческую личность.
Но если постоянное взаимовлияние есть факт непреложный в человеческой жизни, то ясно, что человек, умирая физически, не умирает духовно, а продолжает жить и за гранью телесной формы человеческой личности, ибо все то, в чем эта личность уже проявилась, чем она заявила себя в течение своей жизни, в умах и сердцах людей все это, претворяясь в окружающих людях и в потомках в новые нервно-психические процессы, переходит от человека к человеку, из рода в род, оставаясь вечно двигающим импульсом, побуждающим людей, его воспринявших, к той или иной форме деятельности.
Вот почему так называемая загробная жизнь, т. е. жизнь за гранью телесной формы человеческой личности, несомненно существует в форме ли индивидуального бессмертия, как определенного синтеза нервно-психических процессов, проявившегося в данной личности, или в форме бессмертия более общего характера, ибо содержание человеческой личности, распространяясь как особый стимул вширь и вглубь по человеческому обществу, как бы переливаясь в другие существа и передаваясь в нисходящем направлении к будущему человечеству, не имеет конца, пока существует хотя бы одно живое человеческое существо на земле...
Таким образом идет беспрерывная передача энергии от одного лица к другому и от старшего поколения к младшему из века в век, путем того, что в обыденной жизни называется влиянием или взаимовлиянием, и которое обозначают этим именем лишь тогда, когда вышеуказанная передача энергии от этого лица к другому становится более или менее явной и очевидной; между тем в действительности эта передача, хотя и не всегда заметна, но обязательна и неизбежна каждую минуту и даже каждую секунду при общении человека с другими людьми, причем влияние личности продолжается и после ее смерти...
Из предыдущего ясно, что речь идет не о бессмертии индивидуальной человеческой личности в ее целом, которая при наступившей смерти прекращает свое существование как личность, как особь, как индивид, как уже говорилось выше, а о социальном бессмертии ввиду неуничтожаемости той нервно-психической энергии, которая составляет основу человеческой личности, или, говоря философским языком, речь идет о бессмертии духа, который в течение всей индивидуальной жизни путем взаимовлияния как бы переходит в тысячи окружающих человеческих личностей...
Вот почему в той мере, в какой жизнь человечества может считаться вечной, могут и должны считаться вечно преемственными и все вообще проявления человеческой личности. Поэтому понятие о загробной жизни в научном смысле должно быть сведено, в сущности, к понятию о продолжению человеческой личности за пределами ее индивидуальной жизни в форме участия ее в совершенствовании человека вообще и в создании духовной общечеловеческой личности, в которой живет непременно частица каждой отдельной личности хотя бы уже и ушедшей из настоящего мира, и живет не умирая, а лишь претворяясь в духовной жизни человечества, иначе говоря, бесконечного ряда человеческих личностей.
В мире все движется, все течет, мир есть вечное движение, беспрерывное превращение одной формы энергии в другую, так говорит наука. Нет ничего постоянного, одно сменяется другим. Люди рождаются и умирают, возникают и разрушаются царства. Ничего не остается ни на минуту одинаковым, и человеку лишь кажется, что со смертью он разлагается и исчезает, превращаясь в ничто, и притом исчезает навсегда. Но это неверно. Человек есть деятель и соучастник общего мирового процесса. Нечего говорить, что новый шаг в науке, технике, искусстве и морали остается вечным, как этап нового творческого начала. Но и повседневная деятельность человека не исчезает бесследно.
И вот я скажу, чтобы побороть страх смерти, нужно жить так, чтобы оставалось сознание не бесплодно прожитой жизни, и нужно быть в постоянной готовности умереть.
Мы погрязаем в мелочах своей жизни так, что забываем о вечном институте смерти и только вспоминаем о нем, когда смерть постигает друга, когда по улице двигается погребальный кортеж, и даже в эти моменты мы не всегда думаем о том часе, который неизбежно наступит для нас самих. А между тем об этом именно часе и следовало бы вспоминать почаще, но не для того, чтобы горевать и плакаться, а для того, чтобы бодрить себя к деятельности, побуждать к мысли о связи нашей личности со всем человечеством и со всем вообще миром с беспредельным его движением и беспредельным совершенствованием, частицу которого мы осуществляем.
Можно ли, однако, говорить о вечной жизни, если наша планета имеет, в конце концов, ограниченное существование, хотя бы от медленного, но постоянного охлаждения солнца? Но если заходить так далеко, то надо признать, что так как границ совершенствования человеческой личности несуществует, то вполне допустимо в будущем общение человечества с другими планетными мирами Вселенной, тем более что задача о межпланетном общении поставлена уже ныне некоторыми из астрономов.
А что жизнь существует не на одной Земле, а и на других планетах, где имеются условия, приблизительно сходные с земными, можно ли в том сомневаться? Ведь мировые законы одни и те же как для земли, так и для других планет, и если на Земле в отдаленное от нас время возникла жизнь в силу общих мировых законов, то она также должна была возникнуть и на других, сходных по внешним условиям планетах. С другой стороны, так как силы природы безграничны, а силы человеческого ума, являющегося отражением мировой энергии, неиссякаемы, то и надо признать, что задача межпланетных сигнализаций между существами, их населяющими, не может быть признана неразрешимой в течение грядущих веков. А вместе с этим устранится и ограничение будущей жизни человечества условиями существования земной планеты – этой песчинки, кружащейся вокруг своего Солнца, ибо тогда будет установлена преемственность духовной культуры живых существ, населяющих различные планеты беспредельного мирового пространства.
С понятием о вечной жизни человеческой личности в духовной жизни всего человечества необходимо связывается, как мы видели, и вопрос о нравственной ответственности отдельной личности, о чем была речь уже выше, но вопрос сам по себе так важен, что мы считаем необходимым к нему вернуться вновь.
В самом деле, представим себе, что человек умирает, причем вместе со смертью утрачивается и духовная его сторона вполне и навсегда. Представим себе, что мы имеем при этом дело с атеистом, который совершенно исключает веру в загробную жизнь в смысле христианского учения. На что он может опираться в своих действиях и поступках, что он может мыслить о себе, о своем существовании, о смысле жизни? Чем будет оправдываться добродетель, чувство долга, подвиг? На чем будет основываться человеческая совесть, и, наконец, возможна ли при таких условиях даже общечеловеческая духовная культура, ибо она предполагает духовный прогресс или совершенстование духовной личности человечества, а как оно возможно при полной духовной смерти отдельных личностей?
Если «я» не существую после себя, если меня нет в будущем, как нет и в прошлом, что же тогда мной будет руководить? Какие идеалы возымеют перевес – личные или общечеловеческие, и что может меня соблазнять в пользу общечеловеческих идеалов? Благодарная память потомства? Но ведь она недолговечна. О доисторической жизни народов мы уже мало что знаем. Да и память в потомстве суживается с течением времени до личностей наиболее сильных, гениальных, оставивших особенно крупный по себе след. А много ли таких, которые не только могут считаться гениями, но хотя бы уподоблялись им, и что остается мыслить остальным, которые относят себя к категории обыкновенных смертных? Такие лица или вовсе не мирятся с жизнью и тогда прекращают свою жизнь самоубийством или же, не осмысливая цели жизни, мирятся с идеей бренности своего существования, бессмысленности общечеловеческих идеалов, бесцельности труда на общую пользу и успокаиваются на мысли «живи, пока живется», а как – в свою ли утробу или на пользу других – для них этого вопроса даже не существует.
Между тем развиваемая выше точка зрения исключает подобную доктрину, выдвигая и вопрос о моральной ответственности каждой отдельной личности перед потомством, точнее говоря, перед всем человечеством.
Ответственность за свои поступки и действия является совершенно естественной, если каждый поступок, каждый шаг, каждое слово, каждый жест, каждое мимическое движение и даже каждый произнесенный человеком звук не остаются бесследными, а так или иначе отражаются в других, претворяясь здесь в новые формы воздействия на внешний мир и передаваясь путем социальной преемственности будущим поколениям человечества.
А если это так, то для всякой человеческой личности возникает необходимость нравственного совершенствования в течение жизни. Необходимо, чтоб каждая личность, благодаря тому запасу энергии, который она приобретает как со своим рождением, так и в течение своей жизни путем трансформирования энергий окружающей природы, возможно полнее участвовала в общей созидательной работе над развитием духовной культуры человечества и вносила бы всю силу своей творческой деятельности в окружающий мир. Это есть моральная обязанность каждой личности, вытекающая из всего строя посылок, который был передан нами в предыдущем изложении.
Из предыдущего ясно, что человек не только способен к совершенствованию, но он и не может не совершенствоваться, находясь в условиях окружающей его среды, и потому совершенствование его идет то скорее, то медленнее, но безостановочно всю жизнь до ее предела. Каждый миг его жизни есть только ступень для поднятия вверх к высшим формам проявления индивидуальности – вот основной закон нормального развития человеческой жизни. Но человек в то же время существо социальное, и без социальности нельзя представить себе совершенствующейся человеческой личности. Вот почему совершенствование одного не только не должно мешать совершенствованию других, а даже содействовать тому, иначе и собственное совершенствование оказывалось бы социальным ущербом, а не совершенствованием.
Таким образом, мы можем сказать, что жизнь, согласованная с социальностью, есть совершенствование, а следовательно, и добро.
Но жизнь есть неизбежное и неустранимое явление в мировом процессе, являющееся результатом определенного сочетания энергий. При этом никакие вообще планетные катаклизмы не могут прекратить окончательно жизни в мировом пространстве, ибо, исчезнув на одной планете, она воскресает на другой планете при соответствующих условиях и опять развивается по установленным законам естественного и социального отбора, приводя к физическому и моральному совершенствованию живых существ. Отсюда должно быть ясно, что стремление к добру существует вечно, как вечна и сама жизнь.
С совершенствованием человеческой личности связан и тот божественный принцип, который обеспечивает существование добра на земле, проникающего жизнь в различных ее проявлениях и являющегося в высших своих формах венцом мирового прогресса. Вот почему можно не только верить и питать надежду, но и высказать убеждение, что мировой процесс, двигаясь по тому же пути, приведет в конце концов путем прогенерации человеческого рода к созданию того высшего в нравственном смысле человеческого существа – назовем его прогенеративом – которое осуществит на земле царство любви и добра. Это случится через много веков, но случится непременно, ибо законы, управляющие жизнью вообще и жизнью человека в частности, столь же непреложны, как и законы, управляющие движением небесных светил.
А так как идеалы всегда предвосхищают будущее, то мы, руководясь этими идеалами и сами являясь носителями мировой энергии, будем стремиться к тому, чтобы все в нашей жизни было проникнуто божественным духом, следовательно, все общечеловеческое, гуманное и жертвенное нашло возможно полное отражение в нашем собственном существе и тем самым служило бы созданию лучшего человека в будущем. К созданию этого лучшего, т. е. морально более высокого человека – будущего человеческого прогенератива и должны быть направлены все наши усилия, сущность которых должна заключаться в непрерывном совершенствовании своей собственной личности в соответствии с интересами общечеловеческого коллектива и одновременно в совершенствовании общественных форм человеческой жизни.

На главную